Ассимилянты в фашистском лагере

Андор Габор

О романе Феликса Римкастена «Weggetreten» («Разойдись»)[1]

О «левых» ассимилянтах в литературе (демократах, либералах, социал-демократах), которые в годы кризиса в Германии по мере усиления фашизма фашизировались и после захвата власти Гитлером унифицировались, уже говорилось, и писалось не раз. Может быть стоит, наконец, поговорить и о «правом» ассимилянте. Ведь бич контрреволюции, который оставляет кровавые полосы на спинах трудящихся Германии, сплетен из множества ремней и веревок. Не все, что в сегодняшней Германии являет лицо Гитлера, можно назвать «истинно» национал-социалистским.

За кулисами, размалеванными гигантскими свастиками, скрываются представители самых разнообразных направлений и оттенков реакции и контрреволюции. Иногда они сами прячутся, чтобы удобнее было обделывать свои делишки, иногда их туда загоняют, потому что национал-социалистам неприятно, чтобы махинации, которые отличаются от их собственных только тем, что они более откровенны, проделывались перед кулисами на глазах у публики.

Как известно, из всех этих направлений больше всего хлопот причинила партия германских националистов с Гугенбергом во главе, насчитывавшая около двух — трех миллионов голосов и, что важнее всего, опиравшаяся на «Стальной шлем» — организацию, которая располагала десятками тысяч вооруженных «фронтовиков» (преимущественно участники империалистической войны).

Германские националисты были самой правой из буржуазных партий. Они тоже добивались диктатуры капитала, но отнюдь не причесывали эту диктатуру под антикапиталистическую, не преподносили массам капитализма в виде «социализма». Они побаивались демагогических лозунгов, рассчитанных на антикапиталистические инстинкты масс, опасались штурмовых отрядов, набранных из растревоженных слоев мелкой буржуазии и безработного люмпен-пролетариата, и страшились той терминологии, при помощи которой контрреволюция превращалась в «национальную революцию». Как наиболее классово-сознательные представители крупного капитала в Гер-мании, они не без основания боялись номенклатуры «первой» и «второй» революций, понимая, что она неизбежно пробудит в угнетенных массах надежду и волю к последней революции, к революции без кавычек. Германские националисты хотели произвести переворот с помощью «Стального шлема» и рейхсвера.

Уже из вышесказанного ясно, что гитлеровский национал-социализм в основном осуществил все пункты программы германских националистов, несмотря на то, что националисты, с которыми наци вначале пришлось оделить власть, были впоследствии вытеснены из правительства, несмотря на то, что партия Гугенберга была распущена наравне с остальными партиями и «Стальной шлем» так тесно слился с штурмовыми отрядами, что от него вообще ничего не осталось.

Уже во времена Веймарской республики большинство газет и издательств были в руках германских националистов; гугенберговский газетно-издательский концерн, основанный с согласия и с помощью социал-демократов, был самым большим в Германии; неудивительно, что уже тогда они выпестовали свою литературу, имели своих поэтов, своих «мыслителей» и своих прозаиков. Среди них было немало завоевавших популярность в широких германско-националистских кругах, а националисты получили в 1924 году свыше шести миллионов голосов и в 1928 — еще четыре миллиона, т. е. они усердно принимали участие в изготовлении и распространении того яда, который в конечном счете пошел на пользу гитлеризму.

Все эти писатели, кто еще до, а кто после захвата власти Гитлером, перекочевали в лагерь национал-социалистов; но при ближайшем рассмотрении следы их первоначальной «идеологии» еще ясно видны на их творчестве. Их литературная продукция еще ниже по качеству, чем литература самих наци, и их звезды на небосклоне фашистской литературы постепенно гаснут, хотя они и стараются сиять и искриться как истые наци-звезды.

Одной из таких гаснущих звезд является Феликс Римкастен, автор некогда очень популярных книг, отличающихся не столько художественными достоинствами, сколько большими тиражами; писал он главным образом романы, направленные против Веймарской республики, в которых он проявлял себя стопроцентным германским националистом. Два первых романа Римкастена — «Бонза» и «Товарищи» — это сатира на социал-демократов, претендующая на едкость и остроумие, а по существу совершенно беззубая, хотя, никак нельзя назвать трудной задачу объяснить массам, что социал-демократы их обманули. Но требования, предъявляемые к сатире на «красных» офицерами рейхсвера, банковскими служащими, членами германского суда, юнкерами, сидящими в своих фамильных поместьях, были не слишком высоки.

В своей третьей книге «Идол» Римкастен ставил себе более сложную задачу. Он подошел к проблеме интеллигента, у которого «развалины прошлого и демократическое мировоззрение вышибли почву из-под ног». Это была в самом деле животрепещущая тема, потому что в Германии были сотни тысяч интеллигентов, потерявших почву под ногами; но эта проблема никак не могла быть разрешена идеологическими средствами Феликса Римкастена. В атмосфере постепенной фашизации германской буржуазии автору пришлось заставить своего героя к концу книги принять «старую и все же иную Германию». Здесь уже заметно, как на квадратном лице Гугенберга начинают проступать гитлеровские усики.

Но в тогдашней германской действительности буржуазные слои либо мечтали о возврате к империализму эпохи кайзера — «старая Германия», либо грезили о пришествии царства Гитлера — «иная Германия»; промежуточные ступени и оттенки этих двух направлений особого значения для общего процесса фашизации буржуазной Германии не имели; и поэтому попытка Римкастена, литературное дарование которого уже тогда граничило с бездарностью, изобразить нечто среднее — тягу к «старой и все же иной Германии» — заранее была обречена на неудачу.

В своей последней книге «Weggetretеn» Римкастен возвращается к той же теме. Но теперь проблема ставится им с большей четкостью. Развитие темы этой новой книги Римкастена приводит не к туманной «старой и все же иной Германии», а прямехонько к Гитлеру. Но... Гитлеру до захвата власти. Римкастен принадлежит к тому огромному числу писателей «третьей империи», которые в своих произведениях не решаются перешагнуть волшебного порога уже наступившего гитлеровского рая, к числу тех, которые не знают, как подойти к осуществленной мечте наци, безразлично, подлинные ли они наци или поддельные. Другими словами: при всей своей продажности они инстинктивно чувствуют, что малейшая попытка художественного изображения современной им действительности равносильна ее разоблачению.

Римкастен выдвигает следующие основные положения:

Нужно показать людей, которые после войны не отказались от своих пацифистских и социалистических бредней и стали свидетелями того, как это привело к гибели народ, семью и народное хозяйство. Из этого хаоса закономерно вырастает фигура Гитлера: ненавистный враг превращается в спасителя.

Неплохая тема. Правда, «подлинный» национал-социалист уже до наступления «третьей империи» сумел бы использовать ее. Он сделал бы так: социал-демократы обманули германский народ, пообещав ему социализм, и отдали народное хозяйство в руки хищнического капитала; пацифизм, уплачивающий репарационные взносы и таким образом растрачивающий плоды труда Германии, привел к страшному кризису. Массы, колебавшиеся между национал-социализмом и большевизмом, исполненные пламенным духом Гитлера, наконец, убеждаются, что и т. д. Псевдо-реалистический повар, т. е. писатель, показывающий симптомы, но подделывающий связь между симптоматическими явлениями, состряпал бы из этого приличное жаркое с гарниром. «Подлинный» наци сумел бы подобрать к этой теме и действие и героев. Но Римкастен совершенно беспомощен. Он ничего не может подобрать, ему все приходится выдумывать. Вместо того, чтобы хоть поверхностно использовать явления действительности, он принужден все высасывать из пальца. Делает он это так:

Бенне Хельмрайх, преподаватель средней школы в провинциальном городке, разумеется, офицер запаса и, разумеется, убежденный патриот сражался во время мировой войны на французском фронте. Он возвращается к опустошенному семейному очагу разочаровавшимся в войне пацифистом, нагруженный сотней французских книг. Он говорит:

«Иного конца и быть не могло. Эта война была последней. Думай об этом, когда увидишься с детьми! Такой бойни больше не будет. Об этом позаботится Франция. Хорошо, что Франция сильна».

Семья Бенне Хельмрайха (жена Фрида, сын Эвальд, дочь Хильда) составляют первую группу главных героев романа. Эта семья должна явить собой пример разложения, к которому приводит пацифизм Бенне Хельмрайха. Этому герою противопоставляется его брат, Отто Хельмрайх, который вместе со своей женой Элизой представляет здоровое начало; они — истые германские националисты и впоследствии просто переименовываются автором в фашистов. Вторая группа персонажей — это семья владельца огородов Петер мана, который служил унтер-офицером вместе с Хельмрайхом. «Верная германская душа», «старый рубака», «подчиненный по убеждению», одним словом, прирожденный германский националист и единственный герой романа, который остается националистом до конца (такой процент разрешается и сейчас, в особенности, если националист в конце книги убеждается в том, что Гитлер — это как раз то, что нужно). Социальное положение Петер мана по возвращении с войны определяется следующим образом: члены «рабочего совета», регистрируя его на вокзале родного города, — дело происходит осенью 1918 года, повсюду организованы «рабочие советы», — пишут: владелец огородов Петерман, против чего унтер-офицер возмущенно протестует: «Владелец огородов Петерман? При чем тут владелец? Нужно писать — огородник Петерман!»

Это значит (мы лучше в этом разбираемся): Петерман — кулак, который себя таковым не считает, потому что наряду с наемной рабочей силой он пользуется трудом своей семьи. Сыновья Петермана, которые логически должны были бы представлять молодое поколение в рядах «Стального шлема», перекрашиваются в штурмовиков.

На этом фундаменте «развиваются» судьбы этих семейств параллельно с внешними событиями.

С какими событиями?

Вот фактическая история Германии этих лет: подавление пролетарской революции социал-демократами с помощью офицерских отрядов; Версальский договор (1919 ), Канповский путч (1920), восстание в Средней Германии (март 1921 года), убийство Ратенау (1922 год), оккупация Рура и Мюнхеновский путч Гитлера (1923 год); для всего периода от 1919 по 1923: послевоенный кризис и инфляция; позднее — стабилизация марки, годы экономического подъема, застой, мировой кризис. Поистине — немало событий, на которых можно показать развитие действующих лиц романа! Но все это связано с изменчивой судьбой германского капитализма и классовой борьбой. Поэтому Римкастен не знает, как подступиться к этим событиям. Для него, для ультра-фашиста, приказ о прекращении классовой борьбы действует не с января 1933 года, когда Гитлер «отменил» классовую борьбу, а имеет обратную силу, распространяется на прошлое, когда существование классовой борьбы еще не являлось запретным. «Подлинным» наци разрешается усматривать классовую борьбу в прошлом. Они различают «хищнический» и «созидающий»^[2] капитал, и эта демагогия открывает им возможность изображать борьбу против «хищнического» капитала, как борьбу за правое дело. Но Римкастен не рискует играть и на этом «различии» между двумя видами капитала. Устами сторонника Гугенберга он говорит: «Вообще не следует грешить против капитала ни сейчас, ни в прошлом». Благодаря этому Германия Римкастена не имеет никакой экономической системы. Из всех вышеприведенных исторических событий мы находим у Римкастена в самом начале романа немного инфляции (но о причинах ее мы не узнаем ничего) и в конце романа чуть-чуть кризиса (опять-таки без объяснения причин, а ведь Римкастен обещал вывести причины кризиса из «социализма» и пацифизма!). События в Германии Римкастена развертываются, так сказать, в плоскости морали. Нравы то падают у левых, то улучшаются у правых. Даже инфляция, — единственный исторический фактор, которого он не обошел, не имеет у него тех последствий, которые были характерны для инфляции в действительности: его интеллигентская семья не нищает, а кулацкая не богатеет. Профессор Хельмрайх все больше и больше проникается пацифизмом совершенно независимо от хода событий. B своей семье, в кругу друзей и даже на митингах он выступает с напыщенными пацифистскими речами, весьма наивными, хотя Римкастен стремится показать профессора человеком умным. Автор не использует настоящих аргументов пацифизма, чтобы опровергнуть их своей антипацифистской аргументацией, а вкладывает в уста профессора глупости, на которые может возразить всякий, кто чуть-чуть поумней. Профессор Хельмрайх и в школу, где он преподает, переносит свою проповедь пацифизма. Школьники, которые, разумеется, все до единого националисты, оказывают ему противодействие. И больше всех его собственный сын Эвальд, которому автором предназначено через гитлеровский союз молодежи; (который только упоминается, но никак не показан) выйти в штурмовики. Дочь Хельмрайха Хильда влюбляется в еврея, сына купца, и эта любовь действует на молодую девушку самым разлагающим образом, потому что эта любовь — таковы евреи! — чувственна. В противовес этому любовь Эвальда к подруге Хильды возвышает и облагораживает, потому что его любовь, как полагается германцу, — духовная. Профессор Хельмрайх вступает в социал-демократическую партию. Не ради карьеры, как это обычно происходило в действительности, а ради пацифизма. Он пишет статью за статьей против тайных вооружений Германии («черный рейхсвер» и тайные военные организации! для Римкастена не существуют). Он завязывает сношения с заграницей, прилежно переписывается с французским пацифистом. Это значит: он предает свое отечество. Социал-демократы поддерживают его разоблачающий пацифизм. Но в разгар кризиса, в 1932 году, когда коммунисты преследуют огородника Петермана за поднятый на его доме германский национальный флаг и хотят убить его сыновей-штурмовиков, Хельмрайх призывает на помощь Петерману социал-демократическое самоуправление. Социал-демократы отказывают Петерману в помощи. Тогда Хельмрайх убеждается в том, что социал-демократы обманули народ, рвет свой партийный билет и озлобленно, в качестве беспартийного анархиста, продолжает борьбу за свои пацифистские убеждения. Свои рукописи он отсылает непосредственно в редакции французских газет. Сын его, юный штурмовик, предлагает ему бежать, но он отказывается и после прихода к власти Гитлера и «победоносных» выборов в марте 1933 года кончает с собой.

Судьба семейства Петермана показана менее детально и без особых «психологических» прикрас. Этот «трудящийся» понадобился для того, чтобы ввести пролетариат, без которого как никак в романе на современную тему, написанном в Германии, обойтись нельзя. Дело в том, что Петерман владеет таким большим огородом, что жена его во время войны сдает отдельные участки рабочим. Таким образом на петермановской земле вырастает целый поселок, так называемая Laubenkolonie. Огороды Петермана обслуживаются рабочими, и обитатели его поселка тоже рабочие.

Что такое рабочие?

На этот вопрос Римкастен дает несколько ответов, которые все сводятся к одному и тому же: рабочие — это «поток низших и вольноотпущенников (освобожденных рабов)». «...Рабочие — это люди, исполненные зависти и злобы, люди, пришедшие из социального ничто, не имеющие традиций, не имеющие имени, которое с честью носили отцы и праотцы, они ничего не признают кроме еды и голого неприкрашенного преуспевания». «Рабочие — это люди, которые говорят: «Чем больше Германия угнетена, тем лучше. И если даже французы займут всю Германию, то это — наилучший выход. Тем скорее наступит великая мировая революция». Кроме того, рабочие — это общественный слой, который не желает работать. Как в годы экономического подъема, так и во время кризиса рабочие Петермана только и делают, что требуют максимальных ставок за минимальный труд и бастуют. В конце концов Петерману приходится отказаться от наемной рабочей силы и самому с женой и сыном обслуживать свой огород. Таковы рабочие — огородники Петермана. Но и обитатели поселка тоже лежебоки. Хотя они арендовали участки с целью обрабатывать их, чтобы иметь собственный картофель и другие продукты, они оставляют огороды невспаханными и просто крадут овощи с грядок Петермана. Почему они это делают? Из нужды? Иногда. Но преимущественно из чистого варварства. Потому что в глазах Римкастена рабочие, еще не примкнувшие к Гитлеру, — просто варвары. Среди них есть и коммунисты, но отличаются они от других не своими политическими убеждениями, а тем, что в изображении Римкастена они не только варвары, как все рабочие, но сверх того взломщики и убийцы.

Это вопиющее клеветническое искажение действительности характерно и типично для подавляющего большинства произведений современной националистической литературы. Это не значит, что остальные писатели, которые дают «лучшую» продукцию, в меньшей степени подделывают действительность. Нет, они только пользуются более рафинированной демагогией, с большим умением подтасовывают карты.

Чтобы показать топорность приемов Римкастена, достаточно для примера посмотреть, как он творит о пацифизме. Несомненно, в описываемую им эпоху в Германии были интеллигенты, которые мечтали о мире народов в рамках капитализма и которые хотели жить в мире с Францией. Но таких, которые хотели бы усиления Франции и ослабления Германии, угнетения Германии Францией и тому подобной чепухи, — таких не было. Были, правда, «революционные» пацифисты, которые разоблачали вооружения Германии с риском, что их статьи будут читать и перепечатывать за границей. Но это были не учителя средней школы, а люди, которые с такого рода деятельностью были связаны своей профессией, т. е. газетчики, публицисты.

Почему я это подчеркиваю?

Потому, что для писателя преподаватель средней школы и публицист — два совершенно различных типа, и попытка наделить спокойного, тихого педагога чертами воинствующего и стремительного журналиста заранее обречена на неудачу. Так нельзя создать образ, маломальски напоминающий живого человека, так можно только сделать куклу, наделенную по произволу автора противоречивыми чертами и выкрашенную в дисгармонирующие цвета. У Римкастена социал-демократы поддерживают пацифистскую пропаганду в школе и разоблачительную кампанию против вооружений — в печати. На самом деле социал-демократы предоставили политическое воспитание в школах буржуазным реакционным партиям, представители которых входили в коалиционное правительство. Преподаватель вредней школы, занимающийся пацифистской пропагандой среди своих учеников, немедленно лишился бы своего места. А разоблачителей тайных вооружений Германии уже во времена расцвета Веймарской республики, при поддержке социал-демократов, отдавали под суд и сажали под замок.

Так обстоит дело с пацифизмом. О прочих характеристиках, которые дает Римкастен социал-демократической политике, не стоит и говорить. Его социал-демократы—на стороне неимущих против имущих, они помогают коммунистам в борьбе против германских националистов, поддерживают связь с Москвой (!) и даже кричат: Хейль Москва! Редактор социал-демократ небрежно говорит пришедшему в отчаяние Хельмрайху:

«Никогда партия не пойдет за черно-бело-красным знаменем (т. е. за националистами) против Москвы, вы можете только потерпеть поражение».

Правда, все это соответствует политическому рецепту националистов: объединять социал-демократов и коммунистов под общим понятием «марксистов», но художественное произведение, задача которого не отвлеченное обобщение, а конкретизация частного, вряд ли может строиться по этому рецепту. Менее примитивные демагоги, менее бездарные обманщики фашистской литературы — они очень немногочисленны; большинство фашистских писателей создает такие же бездарные творения, но они все же считают нужным делать различие между социал-демократами и коммунистами.

Фашистский писатель Ганс Гримм своим романом «Volk ohne Raum» («Народ без земли»), который для наци в такой же мере является литературным евангелием, как «Моя борьба» Гитлера евангелием политическим, хотел создать великую книгу германского фашистского империализма. Для этой цели он подделал всю картину мира. В его изображении решающий фактор германской истории — не противоположность интересов труда и капитала, а противоположность интересов английского капитала и германского труда. Не германский капиталист эксплуатирует германского рабочего, а властолюбивая паразитическая Англия эксплуатирует трудолюбивую Германию. Германские рабочие, введенные в заблуждение интернационалистическими бреднями, не понимают этого и ведут упорную бессмысленную классовую борьбу. Гримму не только важно отделить социал-демократа от коммуниста, но и осмыслить по-своему различные течения внутри социал-демократической партии и по-своему разъяснить их читателю. На такой основе он может обрисовать путь одного социал-демократа к коммунизму, а другого — к национал-социализму такими штрихами, которые покажутся введенному в заблуждение читателю правдоподобными. Для подделки «высшего» сорта применяются даже куски действительности. Ложь практикуется, но не так, чтобы автора можно было изобличить во лжи уже с первых шагов. Ганс Гримм, например, в деталях тщательно придерживается исторического хода событий в Германии именно для того, чтобы подделывать исторический процесс в целом в том месте и таким образом, который наиболее удобен для достижения цели — сделать эту подделку убедительной для одурманенного читателя.

У ассимилянта Феликса Римкастена, который стремится разыгрывать фашистские мотивы в фашистском оркестре лучше самих наци, все вымысел и ложь. Весь исторический ход событий подделан как в целом, так и в деталях. В эту вымышленную историю можно поместить только вымышленных людей. Они фальсифицированы и там, где они выступают в качестве обобщенных типов, и там, где автор рассказывает об их индивидуальных поступках.

Вот пример того, к какой грубой фальсификации прибегает Римкастен для изображения своих героев:

Бенне Хельмрайх — французофил, который вернулся с французского фронта с сотней французских книг, он пишет для французских газет, он переписывается с французскими пацифистами. И несмотря на всё это, он не знает французского языка. А кто знает французский язык? Сын его Эвальд, который в качестве штурмовика должен быть образцом добродетели. Что же из этого следует? Однажды, когда в доме профессора включили радио и громкоговоритель объявил о передаче из Парижа, Хельмрайх после первых французских фраз восторженно восклицает:

«О, какой язык! Вот это чистая французская речь, не тот деревянный французский язык, которому нас обучают в школе, а живой, почерпнутой у самых истоков. И подумать только: кто-то говорит в Париже и весь мир слышит его! Это как бы символ, это — пан-Европа!» Но сын в досаде разъясняет отцу:

«Ничего подобного, это объявление о том, что в универсальном магазине Лувр получена новая партия дамских шляп».

Эта «живая» «юмористическая» сцена должна служить облеченным в литературную форму доказательством того, что пацифист (читай: социал-демократ, читай: коммунист) так безнадежно глуп, что не может отличить пан-Европы от дамской шляпы.

Приведем пример чудовищной подделки исторического хода событий.

Римкастен доводит свой роман до марта 1933 года, когда профессор Хельмрайх после победы Гитлера на выборах пускает себе пулю в лоб и этим ставит точку, заканчивающую путь пацифиста. Следовательно, узловые события романа развертываются в отрезок времени с января по март 1933 года и развертываются на «исторической» основе, которая должна направлять действие отдельных персонажей; иначе и быть не может в бурные моменты исторического процесса. Несомненно, что крупнейшее событие в истории наци за этот период — пожар рейхстага. Мы знаем, что целью этой провокации были открытое введение фашистского террора, запрещение коммунистической (а также и социал-демократической) печати, проведение нужных арестов, организация концлагерей, возведение в систему убийств политических противников; короче говоря, власть перешла в руки Гитлера 31 января, но заря «третьей империи» возгорелась только с пламенем горящего рейхстага. И это событие, сыгравшее такую огромную, такую решающую роль в судьбе национал-социалистов, вообще не существует в романе Феликса Римкастена!

Подытожим: продукция «подлинных» национал-социалистских писателей, которые обходят молчанием или фальсифицируют экономические и социальные моменты, определяющие эпоху, искажая даже отдельные куски истории, выхваченные из живой действительности, — весьма низкопробная ложь. Но все же по сравнению с псевдо-нацистской литературой их произведения — солидные дома в несколько этажей с балконами и витринами. Продукция Римкастена и ему подобных — это не только ложь, это еще и плоская ложь. Не дома они строят, а жалкие, наскоро сколоченные лачуги, и мелькают в них не человечьи лица, а размалеванные черепа.

Псевдо-нацистские писатели не вполне усвоили демагогические приемы, перенятые ими у новых хозяев. Эта литература открыто враждебна пролетариату, не прикрывается фразами о «национальном труде» и «германском социализме». Она империалистична, почти без примеси расовой теории, «мифа», почти не пахнет «кровью и почвой». Понятно, что между подлинной и поддельной нацистской литературой нет четких границ, они резво сливаются в один поток и похожи друг на друга как одно тухлое яйцо на другое.

Но благодаря своей топорности, примитивности, неумению скрыть свою несостоятельность эта поддельная нацистская литература во многих отношениях менее фальшива, чем подлинная, так же как программа Гугенберга менее лжива, чем двадцать пять помпезных пунктов «Основных принципов национал-социалистской рабочей германской партии».