Формалистическая архаика

И. Сергиевский

Так называемый статистический метод в поэтике и в истории литературы дискредитирован настолько основательно, что возвращаться сейчас к его обсуждению вряд ли было бы целесообразно. Подмена критерия качественной характеристики критерием количественной повторяемости — одно из самых грубых проявлений механистического подхода, к художественному слову. В лучших теоретических работах последнего времени, действительно сдвинувших дело изучения художественной формы с мертвой точки, в частности в лучших работах по теории стиха, статистика никогда не играла сколько-нибудь заметной роли. Она ютилась в писаниях представителей самых правых, самых реакционных формалистических группировок, тех самых, которые находили себе пристанище под сводами Государственной академии художественных наук и печальным памятником деятельности которых на научном фронте остались два тома альманахов «Ars poetica».

Тем более странное впечатление производит книга, целиком построенная на основе этих статистических установок, с датой yа титульном листе: «1934». К самым худшим временам господства в литературоведческой работе откровенно идеалистических, откровенно противопоставлявших себя марксизму—ленинизму, теоретических течений возвращает нас эта книга.

Посвящена она вопросам пушкинской метрики и имеет своею целью, по замыслу ее составителей, дать такое описание бытующих в поэтической практике Пушкина метрических форм, которое могло бы служить отправным пунктом дальнейших розысканий в этой области^[1].

Объектом исследования, вернее, впрочем, не исследования, а учета — сами составители в предисловии подчеркивают скромное наименование книги — явились наблюдаемые у Пушкина системы стихосложения, пушкинские размеры, каталектические формы, строфические формы, материал по метрической композиции стихотворений. Из собранных составителями цифровых данных мы узнаем, например, что у Пушкина встречаются четыре системы стихосложения: силлабо- тоника, логаэды, дольники и рифмованная проза, и стихотворения Пушкина, написанные по законам первой из названных систем, состоят в общей сложности из 38 343 стихов, или образуют 96,2% учтенного стихового материала, стихотворения, написанные по законам второй,—100 стихов, или 0,2%, третьей — 1 227 стихов, или 3,1%, четвертой— 189, или 0,5%. Отсюда делается вывод, что «Пушкин — поэт силлаботонический. На остальных системах он только пробовал силы: это — опыты, свидетельствующие о широте его ритмического диапазона, но не составляющие основы его ритмоощущения».

Далее указывается, что Пушкин пользовался в общей сложности 24 размерами. Приводится таблица, показывающая, какие именно это размеры, какое количество стихов написано у Пушкина каждым из этих размеров — по годам и в целом; вторая таблица раскрывает «относительный вес отдельных размеров», т. е. показывает степень распространенности у Пушкина того или иного размера в процентном выражении: стихов, написанных одностопным хореем,—столько-то, двустопным — столько-то, трех-стопным — столько-то, четырехстопным — столько-то, пятистопным — столько-то, шестистопным — столько-то, всего хореических стихов — столько-то; одностопным ямбом — столько-то, двустопным — столько-то, трехстопным — столько-то... и т. д. и т. д.

Снова следует вывод: «Общеизвестный факт, что Пушкин — ямбический поэт, получает, таким образом, точное численное выражение — 84%».

Аналогичным образом вычислены каталектические формы, строфы, явления метрической композиции стихотворений.

Это — первая часть работы, которую составители именуют «синхроническим обзором». Вторая часть — «диахронический обзор». Здесь делается попытка дать «картину эволюции стихотворной техники нашего поэта» и наметить «возможность выяснить связь между принятой в науке периодизацией жизни и творчества Пушкина и ходом его метрического совершенствования». Выводы: «…к середине творческой жизни Пушкин стремится выйти за пределы силлаботоники: поначалу это ему не удается, но потом, после 1825 г., он овладевает новыми формами»... вольные ямбы «вообще употребляются в сколько-нибудь значительном количестве лишь до 1825 г. (включительно), а затем почти исчезают»... «с 1825 г. из случайного явления превращается у Пушкина в стабильный художественный прием».

На этом мы можем оборвать обзор состава и содержания справочника: общий его характер ясен и из сказанного, а о некоторых дополнительных разделах книги мы скажем еще несколько слов ниже.

Теперь встает вопрос: для чего все это? Дает ли такого рода препарация материала что-нибудь для уяснения исторического места Пушкина в развитии русского стиха, для уяснения той роли, которую может играть пушкинский стих в формировании поэтической культуры сегодняшнего дня; способствует ли она в какой-либо мере разрешению основного, стоящего здесь перед нами вопроса: почему пушкинский стих, говоря марксовым языком, «в известном смысле сохраняет значение нормы и недосягаемого образца»?

При самом мягком отношении к книге, учитывая всю сложность проблемы, учитывая громадное, очевидно, количество труда, вложенного во все эти сводки, подсчеты, таблицы и формулы, положительно ответить на все поставленные вопросы все же невозможно. Пушкинский стих, как явление эстетического порядка, те его специфические особенности, которые делают его пушкинским стиком, т. е. стихом предельно высокого мастерства, куда-то бесследно испарились, оказались погребенными под грузом всех этих сводок, подсчетов, таблиц, формул.

Нам могут возразить: но, позвольте, ведь это же не исследование, претендующее на какие-либо обобщающие выводы, это всего на всего — метрический справочник; большего, чем он дает, от него нельзя и требовать.

Что ж, очень может быть, что от метрического справочника большего требовать, действительно, нельзя. Но в таком случае, нужен ли вообще такой справочник, раз научная и практическая полезность его равна нулю?

Дело в том, что стих представляет собою нечто органически цельное и что специфика стиховой речи, именно как стиховой, определяется не каким-либо одним из образующих ее компонентов, а диалектическим взаимодействием всех этих компонентов. Громадное значение названных выше работ тем именно и обусловлено, что они показали теоретическую неправомерность изучения ритма вне синтаксиса, смысла стихового слова вне ритма и т. д. И вот это-то именно обстоятельство сыграло здесь решающую роль.

Можно было бы говорить и еще о многих недостатках книги; например, самая научная номенклатура, принятая составителями, не всегда теоретически безупречна и бесспорна. Но это — уже детали, распространиться о которых в виду отмеченных выше принципиальных дефектов книги нецелесообразно.

В заключение остановимся на тех ее частях, которые выше остались нерассмотренными, но которые в общей ее структуре стоят несколько обособленно и о которых можно говорить безотносительно к основному ее костяку.

В приложении помещен ряд таблиц и подсчетов, посвященных ритмике Пушкина, в основной своей массе построенных на материале старых работ на эту тему, — Томашевского, Шенгели, Ярхо, отчасти представляющих собою результат самостоятельной работы составителей «Справочника». Что сказать об этих таблицах и подсчетах? Они дают хорошее представление о том, в каком состоянии находилась у нас наука о стихе лет пятнадцать-двадцать назад, в этом, пожалуй, единственная их ценность. Но ведь любознательный читатель, который заинтересовался бы ее историческими судьбами, мог бы обратиться к этим работам непосредственно.

Указатель литературы, включающий 30 номеров, не упоминает ни одной работы, которая не была бы учтена в книге Штокмара («Библиография работ по стихосложению», ГИХЛ, 1933), и, таким образом, представляется излишним: ведь рассчитан справочник на очень узкий читательский круг, на высококвалифицированного читателя-специалиста, а такой читатель верно уж будет иметь в своем распоряжении штокмаровскую библиографию.

Резюмируем: вреда большого «Справочник» принести не может, для этого он достаточно академичен по внешности; пользы он тоже не может принести никакой. Это — явление своеобразной научной архаики, вызывающее скорее чувство недоумения и удивления, нежели возмущения.