"Ревонтулет" Шилина[1]
И. Сац
Примечание Г. Шилина, помещенное на первой странице книги, предупреждает о том? что в основу повествования положен «исторический материал». Неизвестно, относится это ко всем частям или только к первой, в которой описан поход первой петроградской интернациональной военной школы.
Автор настоящей рецензии не изучал историю гражданской войны в Карелии: он не может дать ответа на вопрос, действительно ли удалось Г. Шилину взять наиболее яркий и характерный материал, соответствуют ли характеры некоторых людей, называемых в повести настоящими их именами, характерам оригиналов. При особых условиях развития нашей литературы имеет немалое значение верность историческим фактам и Способ использования их имеет немалое значение.
Однако «Ревонтулет» издан не только для специалистов и не представляет собой мемуаров или исследования. Это — художественное произведение, адресованное ко всем читателям. Читатель наш в оценке этого произведения, независимо от того, знает ли он именно те факты, о которых пишет т. Шилин, не совсем беспомощен; надежной опорой для него служит общее знание истории нашей революции.
Критик обязан детально знать предмет, о котором написана разбираемая книга. Поэтому настоящую рецензию можно рассматривать как отзыв читателя, живо интересующегося вопросами нашей художественной литературы.
Армия в гражданской войне — это вооруженная часть борющегося класса; за нею стоят те, кто, не сражаясь с оружием в руках, все же участвует в борьбе. На территории, охваченной гражданской войной, быть «в стороне» удается — да и то весьма относительно — только небольшим группам обывателей.
В начале нашей революции большие массы среднего крестьянства колебались между пролетариатом и буржуазией; жестокий «предметный урок» толкнул их на единственный правильный путь — на крепкий и нерушимый союз с рабочим классом. Таким образом было непонимание своих истинных интересов, были колебания, но равнодушия не было. Если и можно указать на отдельных людей, безучастно относившихся к решению вопросов, жизненно, кровно их задевающих, то не они типичны, не ими характеризуется поведение класса в целом.
Тем меньше приходится говорить о «равнодушии» сельского пролетариата и полупролетариата, батраков и бедняков, и сельской буржуазии, кулаков. Здесь Дело обстояло тоже не совсем просто, были своеобразные оттенки в отдельных районах, в соответствии с их особыми условиями; все же основная расстановка классовых сил везде была та же.
О периоде «мирной» борьбы за построение социалистического общества и говорить нечего: здесь с невиданной ясностью доказано положение марксизма о том, что историю делают борющиеся классы.
Все это — азбука, отлично усвоенная всеми нами из повседневного практического опыта и широко разъясненная партией и ее органами.
Почему же приходится напоминать о ней, когда говоришь о некоторых произведениях «художественной литературы»? Право же, это очень досадно.
Вот книга Георгия Шилина, задуманная как эпопея борьбы Карельской советской социалистической республики против всех буржуазных сил, стремящихся отторгнуть ее от Советского союза и поработить.
Карельское крестьянство изображено в «Ревонтулете», как сплошная, нерасслоенная масса, при том совершенно пассивная. Вот пример:
«Весной 1921 года в Ухте появился Известный карельский купец с фамилией, заимствованной из «Калевалы», — Вейнемейнен.
Он ездил по деревням и селам и читал доклады. Он объяснял своим слушателям историю происхождения карет. Он доказывал кровное родство их с финнами. Он страстно заклинал людей, что Карелия должна существовать только для карел и ни в каком случае не для русских, не для большевиков, а если карелы и останутся под владычеством советов, то через какой-нибудь десяток лет от карельской нации не останется никакого воспоминания; исчезнет даже самое слово «карел».
Сделав доклад в одном селе, он мчался в другое, энергичный, неутомимый, проповедующий всюду одно и то же:
— Карелия — для карел!
Слушая этого человека, как и других ораторов, крестьяне пожимали плечами: зачем этому внушительному человеку понадобилось говорить о том, чтобы Карелия была для карел, когда она и без того принадлежит карелам? И почему он так страстно, с таким вдохновением читает выдержки из «Калевалы», призывая обнаружить «исконные чувства карел», когда карелы и без того чувствуют себя подлинными хозяевами на родной карельской земле?» (стр. 17).
Здесь все противоречиво до полной непонятности.
«Крестьяне» — все крестьяне — чувствуют, что при советской власти они хозяева своей родной карельской земли. Допустим, что это было так, что среди этих крестьян не было кулачья, а все трудящиеся уже поняли, что власть советов — это их власть. Почему же тогда они ограничивались тем, что равнодушно слушали контрреволюционного агитатора, а не задержали его? Нет, очевидно крестьяне, о которых идет речь, попросту считали, что их «хата с краю », — они ведь и «других ораторов (большевистских, что ли?) слушали, «пожимая плечами»... Действительно, так бывало в местах, куда еще не докатилась революционная волна; но так не могло быть в 1921 году в Карелии, в которой остро чувствовались классовые бои, происходившие с 1918 года в Финляндии и Приуралье. И как можно было оставаться «с краю», когда, по свидетельству Шилина, белые производили в селах мобилизации?
Карелия при царизме была страной где шла варварская, хищническая колонизация. Обнищание крестьянства было ужасное и все ускорялось. Грабили не только купцы, — русские, финны и карелы, — им усердно помогали тесно связанные с ними кулаки. Во время гражданской войны бело-финны опирались на них и позже они неоднократно давали себя знать вредительскими и диверсионными актами. Они оказывали жесточайшее сопротивление коллективизации крестьянского хозяйства, окончательно их добившей. Теперь от них остались, быть может, только сумевшие укрыться осколки; но тогда, в 1921 году, им еще удавалось вести за собой кое-кого из малосознательных трудовых слоев деревни. За ними шла только небольшая часть середняков и то очень недолго, это и привело к скорому и относительно легкому разгрому их. Но если бы, в противовес им, подавляющее большинство крестьянства не защищало активно свою власть, полутора сотням красных курсантов, какими бы героями они ни были, не удалась бы их решительная операция. Г. Шилин хотел сказать, что крестьянство Карелии не поддерживало белых, и он прав; но сказал он это так неудачно, что получилась искаженная Картина.
Трудно поверить автору и в том, что буржуазно-националистические агитаторы орудовали главным образом воспоминаниями о старине и о народной поэзии: все это только было приправой к экономическим посулам, иначе «агитация» никого бы не задевала и не толкала бы в бой.
Мы остановились так долго на этой Цитате потому, что здесь дело не только в ее неслаженности: слабые стороны «Ревонтулета» показывают, как может грешить против реализма формально реалистическое произведение.
При том эта цитата характерна для всей вещи Шилина. В той же первой части повести есть такой эпизод: красные курсанты захватили в плен мобилизованных белыми крестьян. Отряд курсантов действовал в тылу у противника. Куда девать пленных?
«Он (начальник отряда Антикайнен — И. С.) не мог освобождать пленных. Освобождение было равносильно возвращению их в ряды неприятеля» (стр. 55; подчеркнуто мной — И. С.).
Не спорим с автором — отпускать Пленных в такой обстановке нельзя: кто-нибудь из них мог открыть местоположение отряда. Однако решительно нельзя согласиться с тем, что освобождение мобилизованных белыми крестьян «равносильно возвращению их в ряды неприятеля». Кто не знает, что многие из «пленных», т. е. из тех, кого мы, «взяв в плен», тем самым освобождали от белых, насильно их включивших в свои ряды, не только не возвращались к белым, но сражались на нашей стороне?
Но может быть та группа, которую захватил отряд Антикайнена, сплошь состояла из сознательных врагов революции?
Шилин сам показывает, что это не так: один курсант мирно и спокойно конвоировал этих же двадцать пленных по занятой противником местности и благополучно доставил их в штаб.
Здесь то же, что мы видели и выше: Шилин не знает, о ком он пишет, пишет неточно, «приблизительно», и это превращается из отображения гражданской войны в описание походов и боев. Советские лесорубы изображены как серая и аморфная масса, как нейтральная среда, в которой без особых стеснений, но и без поддержки могут жить и действовать и коммунисты, и вредители. При том лесорубы — подлинно советские люди. Мы знаем об этом из их разговора с корреспонденткой американской газеты; они и работают хорошо, и быт свой стараются устроить так, как подобает советским рабочим. Но именно это и делает окончательно непонятным, почему они терпят в своей среде кулацких агитаторов и. самое большое, «дают им отпор» несколькими насмешливыми словами.
Неточное знание материала, недодуманность определяет всю работу Шилина и проявляется даже во многих частностях. Например, на стр. 12 мы читаем:
«Для того, чтобы отряд мог принять правильное положение, правый фланг его должен был проделать не менее одной версты, лишь тогда он мог Встретить неприятеля развернутым фронтом... Едва лишь замолкли последние слова команды, как лыжники, точно вереница белых гусей на ослепительно белом снегу, качнулись всей своей цепочкой и начали разворачиваться, поднимая клубы снежной пыли, оставляя повали себя борозды, заворачивая, словно вокруг оси. В течение одной минуты цепь стояла уже лицом к неприятелю»[2].
Верста в одну минуту — скорость курьерского поезда, да еще у лыжников в полном военном снаряжении!
Но это мелочь. Важнее то, что неверное изображение массового движения не позволяет писателю создать правдивые характеры героев. В «Ревонтулете», от первой страницы до последней, нет ни одного коммуниста, способного распознать классового врага. Правда, автор, как умеет, помогает врагу хитрить; но делает он это так наивно, что для самого недогадливого читателя игра всегда ясна с самого начала.
Во время рейда в тыл к неприятелю красный отряд захватил человека, который ехал с севера и разыскивал лейтенанта Лассу, командира бело-финского отряда. Лассу за два часа до того в стычке с красными курсантами отстреливался до последнего патрона и был убит.
«В его голосе (в голосе задержанного — И. С.) слышалось какое-то волнение, нетерпение, и вся фигура дышала какой-то развязностью, той, что напускают на себя люди, когда они смущены или несказанно удивлены чем-нибудь».
Вот как сразу объясняет ситуацию автор: все данные налицо. Но...
«— Кто вы такой? — с холодной вежливостью спросил Антикайнен.
— Я, товарищ, коммунист из Гельсингфорса.
— Вот как?! — воскликнул Антикайнен. — А причем тут лейтенант Лассу?
— Лейтенант Лассу при том, что я имел к нему от Центрального комитета коммунистической партии Финляндии письмо... Собственно, не от Центрального комитета, а от одного лица, близко знающего Лассу и имеющего отношение к комитету. В письме просьба содействовать мне всеми средствами, как представителю одной лесной фирмы. В (действительности же я направляюсь в Советскую Россию.
Глубокие морщины, прорезавшие было лицо Антикайнена, дрогнули и медленно начали разглаживаться» (стр. 48—49).
Шпион предъявил подложные документы и Антикайнен отпустил его с миром. Мало того, он пустился с ним на прощанье в такой откровенный разговор:
«— Не проходили ли вы через Реболы?
— Как же, был! Там сейчас расположен белогвардейский отряд человек в полтораста-двести. Они ничего не знают о вас. Ничего... Вот это им будет сюрпризец, клянусь ногой Магомета!
— Послезавтра они узнают, — загадочно (!) уронил Антикайнен» (стр. 51)».
Так дисциплинированный, собранный и боевой (по характеристике, данной Шилиным) начальник отряда Антикайнен выдал военную тайну и поставил в крайне опасное положение доверенную ему часть. Так доверчиво и легко пропускает он в тыл явного шпиона.
В дальнейшем этот финский шпион, пробравшийся на нашу территорию, играет в повести большую роль. Ему удается вести вредительскую работу в течение нескольких лет. Он легко обманывает финского эмигранта-коммуниста Илмари, всех руководящих коммунистов Лесоразработок; безрезультатно присматриваются к нему чекисты. В конце повести выясняется, что этот шпион, скрывающийся под именем инженера Бертгольца, — лейтенант Терво, один из руководителей финской белой гвардии при расправе с революционными рабочими з 1918 году. В Советской Карелии он встречается множество раз с коммунистами, которые близко видели его в 1918 году или даже (как Илмари) были в его руках и спаслись чудом — никто его не узнает; единственный опознавший его — беспартийный врач Юстунен, неопределенный и хлипкий человечек.
Для того, чтобы при неспособности автора к сочинению хитростей, шпион мог долго продержаться, его пришлось окружить удивительно недогадливыми или глупыми и доверчивыми людьми. Для того, чтобы разоблачить шпиона и закончить повесть, Шилину пришлось проделать неуклюжий трюк:
По воле автора, бывшая невеста лейтенанта Терво, финская коммунистка — Анни Сунделин, в 1918 году эмигрирует в Северную Америку. Там она становится корреспонденткой буржуазной газеты и через несколько лет едет в Карелию, по заданию редакции. От ее былых коммунистических убеждений не осталось ничего, она не знает уже разницы между большевиками и реформистами. Когда ее спрашивают, для кого она работает — она со всей невинностью и наивностью отвечает: для редакции. Но с первого же разговора с советскими рабочими она становится прежней пламенной революционеркой, решает остаться в СССР и работать на лесоразработках в Карелии. Там Анни встречает бывшего своего жениха — и Терво погиб!
Можно было бы привести еще много примеров искусственных и нелепых построений. Но вряд ли в этом есть нужда.
Автор должен общественно быть грамотным, должен честно и ясно мыслить, честно работать над изучением материала и над его литературным воплощением.
Г. Шилин начал свой «Ревонтулет» с повести, основанной на фактическом материале. При всех своих недостатках и срывах первая часть интересна, именно со своей фактической стороны. Но чем дальше, тем больше неправильный подход к материалу мстил автору. Шилин, как только у него не стало опоры в спасавшем его фактическом материале, не смог удержаться в стиле реалистического повествования, сохранить хотя бы даже видимость реальности и вовлекался в сочинение авантюрного романа. Все смещалось. Незаконченные псевдо-реалистические характеристики «героев» стали перемежаться с грубоплакатной обрисовкой классовых врагов; исчезло изображение реальных процессов и разбухли жанровые и мелодраматические сцены; язык к концу становится все небрежней (например, «возвысил он голос и прищурился на него» и т. п.). И самая-то авантюрная история предстала неловкой и беспомощной: разгадка всегда дается раньше, чем досказана загадка (например, гл. 5 первой части, гл. 15—16 второй части и др.).
Что сталось с композицией? Распалось все произведение, даже отдельные внешние признаки обличают внутреннюю случайность и беспочвенность: например, идущее в одной обстановке, с участием тех же людей действие разбивается на два куска и называется первый — «25 главой» второй части повести, а второй — «1 главой третьей части».
Писателю Шилину недостает очень важной литературной способности — уменья строго и честно работать над своим произведением.
Мы имеем право не только указывать на недостатки «Ревонтулета», но и упрекать автора, потому что он знает, как надо работать. Если бы эпиграф к «Ревонтулету» — «Грядущие события бросают свою тень» — служил ему действительно напутствием, мы имели бы подлинно реалистическую вещь. Но в «Ревонтулете» мысль Кэмпбелла, автора эпиграфа, перевернута.
Вторая и третья части повести не дают исторического развития событий первой части именно потому, что в первой части нет того, что способно к развитию, нет внутреннего смысла изображенных событий, содержащего в себе необходимость дальнейшего развития. Не «грядущие события», а первая часть повести бросила свою тень на остальные две, и в том ограниченном значении, что для того, чтобы склеить повесть, автору пришлось присочинить и искусственно подгонять к ней все дальнейшее.