Веневитинов в издании "Academia"
И. Сергиевский
В ряду всевозможных литературоведческих дисциплин текстология заняла в последнее время место, совершенно ей не подобающее. Возникла даже особая специальность — текстолог, среди представителей которой умение разбирать зачеркнутые слова почиталось столь же высоким качеством, как среди специалистов других областей способность к научному мышлению и теоретическим обобщениям. Результаты этого обстоятельства были вообще говоря довольно плачевны. Пушкинисты, например, занимались в последнее время главным образом вычитыванием недовычитанных в свое время в пушкинских рукописях запятых и многоточий — явление, конечно, явно ненормальное, с которым надо бороться самым решительным образом.
Но одно дело, когда текстологию возводят в ранг едва ли не основной литературоведческой дисциплины, другое — элементарная текстологическая грамотность, владеть которой обязан любой исследователь, работающий над публикацией литературных памятников прошлого. Редактор рецензируемого издания[1] Смиренский этой элементарной текстологической грамотности к сожалению не обнаружил.
Полнейшая кустарность его работы тем более непростительна, что Веневитинов — поэт в текстологическом отношении сравнительно легкий: писал он недолго, переработкой раз написанного ему заниматься приходилось редко, следовательно, вопрос об установлении так называемой канонической редакции того или иного произведения, являющийся обычно камнем преткновения к текстологической работе, в данном случае остро не стоял. Надо было только собрать все появлявшиеся в печати под именем Веневитинова при его жизни, зарегистрировать позднейшие публикации, отделить подлинное от сомнительного и от явных подделок, обследовать автографический фонд, количественно, кстати, ничтожный, — и это, по сути дела, все.
И с этой вот довольно-таки элементарной задачей Смиренский не справился. В числе сорока двух включенных им в настоящее издание оригинальных стихотворений имеется несколько таких, в отношении которых авторство Веневитинова вызывает большие подозрения, причем сомнительность их Смиренскому как будто бы известна. Относительно стихотворения, фигурирующего под заголовком «Импровизация», он указывает в примечании, что племянником поэта авторство Веневитинова здесь оспаривалось. Относительно стихотворения «Родина», опубликованного в 1924 г. Шпицером, Смиренский сообщает, что публикация эта сделана Шпицером по позднейшему списку. Источники двух других стихотворений также из числа опубликованных Шпицером («К любителю музыки», «Экспромт») вообще не раскрываются. Наконец еще об одном стихотворении («Эпиграмма на историка Арцыбашева») говорится совершенно невразумительно, что оно «извлечено из архива, куда близкие Веневитинова передали оставшиеся после его смерти бумаги».
Совершенно очевидно, что, не имея данных, на основании которых можно было бы точно закрепить эти стихотворения за Веневитиновым, Смиренский должен был печатать их отдельно, особым разделом. А печатание их вперемешку с стихотворениями, бесспорно веневитиновскими, не ведет ни к чему другому, кроме как к явному искажению реального образа поэта.
В числе этих стихотворении мы отметили уже одно под названием «Родина», представляющее, на наш взгляд, довольно типичный образец обличительной лирики кануна реформ. Автор вступительной статьи Благой, использующий это стихотворение в качестве одного из аргументов в пользу политической левизны Веневитинова, почему-то счел нужным поинтересоваться вопросом его подлинности только после того, как статья была написана. В результате получился конфуз: ему пришлось в специально написанном постскриптуме весьма деликатно ретироваться и значительно умерить свои выводы.
Мы подробно останавливаемся на данном разделе издания — оригинальных стихотворениях — потому, что он является основным и вместе с тем наиболее дефектным. Следующие разделы (оригинальная проза, переводы — стихотворные и прозаические, наброски и отрывки, статьи) сравнительно благополучнее, хотя ляпсусы, подобные указанным выше, встречаются и здесь. Останавливаться на них не стоит, но надо отметить некоторые дефекты другого порядка.
Крайне неудачна композиция издания. Вряд ли переводные вещи, отнюдь не занимающие в литературном наследии Веневитинова какого-либо обособленного места органически связанные со всей его литературной практикой, следовало отделять от оригинальных произведений. Непонятно, почему философские работы Веневитинова печатаются в двух местах: часть в разделе «проза» (подразумевается — оригинальная), часть — в разделе «статьи», в подразделе «статьи на философские темы» (тоже — оригинальные)?
Ряд сомнении и возражений вызывает раздел писем. Не объяснено происхождение копий, сообщенных редактору другими лицами (Кубасовым — письма к А. Н. Веневитиновой и Барановской — письмо к Погодину). Одно письмо к Соболевскому дано почему-то по неисправной публикации Пятковского, без сверки с автографом, хотя последний в настоящее время вполне доступен (архив Соболевского находится ныне в одном из хранилищ Центрархива). Другое письмо к Соболевскому, опубликованное Виноградовым в его известной книге о Мериме и Соболевском, вообще осталось Смиренскому неизвестным, что, кстати, достаточно характеризует степень его знакомства с литературой предмета.
Качество комментария таково же, что и качество работы над текстом. Прежде всего он не выдержан от начала до конца в одном плане. Как правило Смиренский ограничивается пояснениями текстологического и реального порядка. Но иногда он почему-то (совершенно не оправданно) пускается в биографические подробности, в историко-литературные экскурсы и т. д.
Делает это он очень неудачно. У Веневитинова есть, например, стихотворение «Италия». К этому стихотворению следует примечание: «Как пример восторженного воспевания Италии поэтами начала XIX века можно привести следующие стихи поэтессы Е. Растопчиной (гр. Евд. Петр. Растопчина, ур. Сушкова; 1805—1858) ... Италию воспевали Баратынский, Козлов, Туманский, Бенедиктов, Гоголь, Огарев, Пушкин и мн. др.». Что может дать читателю такого рода примечание?
Реальный комментарий у Смиренского еще безнадежнее. Приводим образцы: «Урания — одна из девяти муз, представительница (?! — И. С.) астрономии» ; «Камены — здесь в смысле музы» (а в каком еще смысле употребляется это слово? — И. С.); через страницу: «Камены — древне-италийские божества (римские поэты перенесли название Камены и на греческих муз)»; «А Шенье (С iér) (1762—1794)
французский поэт и публицист, крупнейший представитель неоклассицизма, погибший во время Французской революции 1789 г. (раз он погиб во время революции 1789 г., почему же дата его смерти указана 1794 г.? — И. С.). Стихи его вышли в 1819 г.» (отдельные печатались значительно раньше; собрание вышло в 1816 г. — И. С.); к стихотворению без названия, озаглавленному Смиренским «Эпиграмма на историка Арцыбашева», дается примечание: «Арцыбашев, Н. С. (1793—1841) — историк».
Традиционная биографическая статья заменена Смиренским хронологической канвой плюс генеалогическое древо Веневитинова, плюс монтаж избранных отрывков из биографической литературы. Наиболее приемлемый вид здесь имеет генеалогическое древо, заимствованное из заметки Комаровской о родстве Веневитинова с Пушкиным.
Хронологическая канва оформлена в том же стиле, что и комментарии, и кроме того содержит ряд высоко-интересных научных открытий, источник которых Смиренский почему-то держит в секрете. Так, выясняется, что в октябре 1826 г. Веневитинов в связи с декабрьскими событиями был арестован и заключен в Петропавловскую крепость (! И. С.).
О вредности биографического монтажа, как жанра, которым некоторые исследователи пытаются подменить биографическое исследование, в печати говорилось уже не раз и возвращаться здесь к этому вопросу не стоит. Во всяком случае монтаж Смиренского ни в какой мере не колеблет этих справедливых оценок, а наоборот, только лишний раз убеждает в их справедливости.
Существуют, скажем, доселе неизданные записки П. Н. Лаврентьевой, родственницы декабриста Михаила Муравьева. В этих записках совершенно безоговорочно утверждается, что Веневитинов был членом Северного общества. Вздорность этой выдумки очевидна для каждого, мало-мальски знакомого с относящимся сюда материалом: если бы этот факт имел место в действительности, он не мог бы остаться совершенно незарегистрированным ни в следственных делах о декабристах, ни в мемуарной литературе, ни в каких других памятниках эпохи. Задача биографа Веневитинова, в руки которого попались бы лаврентьевские записки, должна была заключаться в том, чтобы, указав на полную несообразность сообщаемых Лаврентьевой сведений, .раз навсегда выбросить записки (в данной их части) из научного обихода. А у Смиренского они фигурируют без всяких примечаний, без всяких оговорок, как вполне полноценный и полноправный документ.
Мы не исчерпали всех дефектов издания, но и сказанного достаточно, чтобы предостеречь читателя от этой явной халтуры. И вместе с тем для того, чтобы в упор поставить вопрос издательству, давшему жизнь этой халтуре: считает ли оно для себя обязательным какой-то контроль выпускаемой продукции или автоматически штемпелюет все, что поставляют ему любители отечественной словесности?
Веневитинским текстам предпослана статья Благого, немножко громко озаглавленная им «Подлинный Веневитинов». Говорить о ней можно и должно совершенно независимо от самого издания, ибо, согласны или не согласны мы будем с развиваемыми в ней мыслями по своему качественному уровню она абсолютно не соотносима с ним.
Основное ее достоинство в том, что Благой не просто занимается здесь объективным исследованием социально-исторического смысла веневитинского творчества, но и пытается дать ему определенную оценку с позиции сегодняшнего дня.
Основной недостаток тот, что эта попытка нового переосмысления Веневитинова получается у него крайне неубедительной. У нас довольно широко распространено такое мнение, что оправдать перед современностью тот или иной памятник художественной культуры прошлого можно, только доказав его «соответствие», или, как еще говорят, «созвучность» идеям нашего «сегодня». В плену этого широко распространенного и тем не менее представляющего собою отрыжку механистических учений о культурном наследии прошлого, в значительной мере оказался здесь и Благой: он поставил своей целью во что бы то ни стало революционизировать Веневитинова, показать, что традиционное представление о Веневитинове, как художнике законченно спиритуалистического типа, является легендой, исторической фикцией. Цели этой его статья не достигает
В самом деле, какими аргументами Благой пользуется? Он отмечает, что накануне декабрьских событий Любомудровский кружок, в котором Веневитинов в значительной мере играл роль мэтра, настолько проникся декабристскими идеями, что некоторые из его представителей готовы были принять активное участие в противоправительственном возмущении. Но, во-первых, неизвестно еще, насколько сказанное может быть отнесено персонально к Веневитинову. Во-вторых, из тех же записок Кошелева, материалом которых, главным образом, пользуется Благой и показания которых, кстати, являются довольно одинокими, со всей очевидностью следует, что эти радикальные увлечения носили характер довольно-таки мгновенной вспышки, были случайным и кратковременным эпизодом в идеологической биографии любомудров.
Благой отмечает далее наличие якобы декабристских мотивов в творчестве Веневитинова: при этом он пользуется в первую очередь материалом двух стихотворений: «Родина» и «Новгород». Но с первым, как мы уже говорили, получился конфуз, а тема второго скорее бренность и преходящность земного величия, нежели прославление новгородской вольности.
Благой констатирует скорбничество Веневитинова, глубоко пессимистическую окраску его творчества в период 1826—1827 гг. Это так: идеологам тех слоев дворянства, в глазах которых восставшие рисовались исчадиями ада, а их августейший усмиритель — небесным ангелом-избавителем, Веневитинов, конечно, не был. Но разочарование в действительности менее всего обозначало для Веневитинова необходимость борьбы с нею; уходя от нее, он объективно капитулировал перед ней.
Наконец, Благой приводит сочувственные отзывы о Веневитинове позднейших деятелей радикально - демократического революционного лагеря. Но оставляя открытым вопрос об отзывах Белинского и Герцена — эти отзывы требуют очень развернутого комментария, — позволяем себе спросить: кому принадлежит отзыв Бакунина — Бакунину-анархисту или Бакунину-переводчику «Гимназических речей» Гегеля и автору предисловия к ним, предисловия, явившегося манифестом примирения с действительностью. Позволяем заметить также, что в намерении Александра Кропоткина написать статью о Веневитинове нет никаких указаний на то, что он ценил в Веневитинове именно его идеологическую прогрессивность; а в отзыве другого Кропоткина — Петра, известного анархиста (в «Записках революционера»; почему-то Благой этот отзыв опускает), совершенно ясно говориться, что ему импонировал в Веневитинове прежде всего глубокий лиризм последнего; об идеологической прогрессивности опять-таки нет ни слова. Так что и это все аргументы не слишком основательные.
Статья Благого была бы интереснее и свежее, если бы он дал анализ веневитиновской поэзии как поэзии высокого мировоззрительного уровня и показал бы, как эта борьба за высокое мировоззрение заводит в тупик, если только она не оплодотворена живой социальной практикой того класса, от имени которого она ведется. Тогда ему удалось бы показать, что если Веневитинов и никак не «созвучен» нам, то определенный интерес для нас, в свете проблематики нашего литературного «сегодня», веневитиновское наследие безусловно имеет. Впрочем, говорить на эту тему подробно — значило бы уже писать вторую статью о Веневитинове.
Д. В. Веневитинов. Полное собрание сочинений. Под редакцией и с примечаниями Б. В. Смиренского. С приложением свода биографических данных и библиографии. Вступительная статья Д. Д. Благого. Изд. “Academia“ М — Л. 1934. Стр. 538. Тир. 5.300 экз. Цена 8 руб. Пер. 2 руб. 50 коп. ↩︎