Об ошибках критики и её задачах

Дальнейшее развитие советской художественной литературы, поднятие ее на высшую ступень является одним из важнейших звеньев строительства социалистической культуры.

Значение, которое литература имела во все годы социалистического строительства и имеет особенно сейчас, в годы исторической борьбы за преодоление пережитков капитализма в экономике и сознании людей, общеизвестно. Только люди, которым не дороги интересы коммунизма, не понимают или не желают понимать роли советской литературы в создании новой культуры, в воспитании Нового, социалистического человека, в классовой борьбе, которую ведет пролетариат против капитализма.

Понятно, насколько ответственно дело руководства литературой, как внимательно нужно следить за всеми процессами литературного развития, своевременно выправлять линию этого развития, чтобы сохранить и укрепить огромнейшую, воздействующую на широкие миллионные массы, силу советской литературы.

Именно с этой точки зрения нужно подойти к событиям на литературном фронте, имевшим место за последнее время.

Алексей Максимович Горький выступил с рядом статей о языке наших писателей. В чем смысл этого выступления? Было бы грубой ошибкой думать, что значение его ограничивается теми ценнейшими указаниями о языке, которые были сделаны А. М. Горьким. В действительности выступление это имеет двоякий смысл: во-первых, А. М. Горький, внимательно, как никто, следящий за литературой, вскрыл такие тенденции в развитии литературы, идущие главным образом по линии формы художественных произведений, которые снижали значение художественной литературы, притупляли это острое оружие пролетариата; во-вторых, А. М. Горький вскрыл ошибки критики, не только благосклонно относившейся к этим вредным тенденциям в литературе, но и зачастую способствовавшей сохранению и развитию этих тенденций.

О значении указаний А. М. Горького о языке много писали в нашей печати, они получили правильную оценку в «Правде» и в «Литературной газете».

Нечего доказывать, что для советской литературы вопросы языка и художественной формы вообще являются одной из центральных проблем.

Когда Маркс и Энгельс писали о литературе будущего общества, они указывали, что литературный стиль, который будет создан пролетариатом, наряду с высоким идейным уровнем, включит в себя и богатство художественной формы. Этот стиль они определяли как «полное слияние большой идейной глубины, сознательного исторического содержания... с шекспировской живописью и богатством действия», подразумевая под последним высокое мастерство, высокую художественную форму.

Малейшее игнорирование второго момента этой формулы, непонимание значения художественной формы способно привести к снижению уровня! художественной литературы пролетариата. Нет сомнения, что наша литература находится на подъеме, что произведения многих наших писателей характеризует высокий идейный уровень и т. д. Однако, несомненно и то, что многим нашим писателям, в том числе и находящимся на переднем плане, не хватает еще достаточной силы художественного проникновения в действительность, уменья воплотить величайшие события нашего времени в высокую художественную форму.

Понятно, стало быть, что и исторические задачи, которые стоят перед пролетариатом в области художественной литературы и фактический уровень художественного мастерства большинства советских писателей требуют особенного внимания к вопросам формы и художественного качества литературы.

Выступление А. М. Горького со всей присущей ему настойчивостью и резкостью поставило перед нами эти вопросы. На ряде конкретных примеров, которые можно было бы утроить й удесятерить, Алексей Максимович показал, что имеется тенденция игнорировать эту важнейшую сторону строительства социалистической художественной литературы, что имеется тенденция возводить ограниченную и бедную форму в принцип, обоснованный нелепым и вредным теоретизированием о «мужичьей силе» и пр.

Легко себе представить, какой огромнейший вред нашей литературе и всей пролетарской культуре могло бы принести дальнейшее беспрепятственное развитие этих тенденций, особенно ярко выразившихся в языке.

Не случайно Горький особенно заострил вопрос о языке. Помимо важнейшего значения языка в художественном произведении проблема литературного языка имеет еще и то значение, что художественные произведения советских писателей читают сотни тысяч и миллионы социалистических строителей. От этого значение проблемы литературного языка неимоверно расширяется, она перестает быть только узко-литературной проблемой. Этого не могут видеть только ограниченные люди, люди с узким горизонтом, люди, обладающие не столько куриной, сколько политической слепотой.

Горький совершенно прав, когда он со всей силой подчеркивает политическое значение вопроса о языке.

«Борьба за чистоту, за смысловую точность, за остроту языка есть борьба за орудие культуры. Чем острее это орудие, чем более точно направлено, — тем оно победоносней. Именно поэтому одни всегда стремятся притуплять (язык, другие оттачивать его».

Именно так ставил вопрос Ленин, когда он боролся за очищение русского языка.

И когда находятся люди, которые в той или иной форме выступают против Горького, то они допускают грубейшую ошибку, также, как и большую ошибку допустила критика, не замечавшая неправильных, тенденций в литературе и равнодушно проходившая мимо них.

Критика должна с большевистской прямотой и строгостью к себе вывести определенные уроки.

На советской критике лежит величайшая ответственность перед литературой и всей советской общественностью. Ей поручена серьезнейшая работа по руководству литературой.

Разве не прямой обязанностью критики является тщательное наблюдение за всем тем, что делается в литературе, за ростом каждого писателя?

Разве не прямой обязанностью критики является предупреждение всяких неправильных и вредных тенденций в литературе, не только идейно-политических, но и формально-художественных, и борьба с ними?

Ошибка критики как раз и заключается в том, что она за последнее время забыла эти свои прямые обязанности, что (она, по крайней мере, по отношению к так называемым ведущим писателям, поставила себя в роль простого популяризатора, а иногда и апологета их произведений, имеющих не мало недостатков и пороков.

Было бы смешно говорить, что критика наша не боролась с враждебными произведениями в советской литературе, что она не указывала на идейные недостатки и ошибки многих произведений, что критика не боролась также и против художественных недостатков и срывов в тех или иных книгах и т. д.

Этому просто никто не поверит.

Но это все ни в какой мере не снимает ответственности со всей критики за допущенные ошибки, на которые указал А. М. Горький.

Эти ошибки шли, во-первых, по линии недооценки значения художественной формы и непонимания необходимости критического анализа формальных сторон произведения (язык, композиция, сюжет и проч.).

Вопрос о значении художественной формы, о соотношении содержания и формы, идеи и языка, идеи и сюжета и т. д. давно назрел, давно просится на страницы (журналов и газет. Стоит только вспомнить неудачно развернувшуюся и тихо скончавшуюся дискуссию о новаторстве.

Трудно встретить критическую статью, в которой наряду с критическим анализом идеи произведения давалась бы развернутая, полная и придирчивая оценка формальных сторон, произведения, его языка, композиции, жанра, образов и пр. Критический анализ одного содержания произведения, хотя и является главной задачей критики, далеко не исчерпывает задач оценки и анализа.

С легкой руки некоторых критиков по критическим статьям пуляет формула: «содержание хорошее, умное, форма плохая, мало художественная». Этим сакраментальным принципом некоторые критики отделываются от подробного рассмотрения формы. Но критики эти очень часто забывают сказать писателю, что художественное произведение потому и является художественным, что идеи и содержание передаются в художественных образах, что произведение, в котором содержание хорошее, а форма плохая» является некоторым противоречием, свидетельствующим о нехудожественности произведения. Ведь никак нельзя забывать, что глубокое содержание подлинного художественного произведения находится в зависимости не только от глубины мыслей писателя, но и от силы его художественного таланта, от уменья его художническим способом проникнуть в сущность явлений действительности и облечь ее в высокую художественную форму. В противном случае стирается всякая грань между художественным и публицистическим произведением.

Очень плохую услугу оказывает писателю тот критик, который, дружески похлопывая писателя по плечу, утешает его: «форма подкачала, она немного тово, но зато содержание на ять». Такого рода «анализы» культивируют небрежное отношение писателей, особенно начинающих, к художественной форме, к задаче учебы мастерству, хорошему языку, внимательному отношению к композиции произведения, тщательному отбору образов и т. п.

Мало изучаются образцы, правда немногие, но великолепные образцы критики, которые мы находим у Маркса, Энгельса и Ленина.

Ленин со всей силой всегда подчеркивал значение высокой художественной формы, артистических способностей писателя, ставя в зависимость от них и силу содержания 1произведения. В своей книге «Что такое друзья народа?» Ленин называет «очень метким» рассуждение исследователя Гурвича, указавшего, что Глеб Успенский, вопреки всеобщему мнению об отсутствии классовой дифференцированной среди крестьянства, «со своим превосходным знанием крестьянства и со своим громадным артистическим талантом, проникавшим до самой сути явлений», видел и понимал, что «индивидуализм сделался основой экономических отношений» между крестьянами.

Вспомним анализ Маркса и Энгельса драмы Лассаля. С какой тщательностью и заботливостью они указывают Лассалю (в частных письмах!) на формальные недостатки его произведения. На протяжении трех страниц Маркс делает около десятка замечаний о форме драмы: «я должен похвалить композицию и действие»; «раз уже ты писал стихами, то мог бы отделать свои ямбы несколько более художественно»; замечание о шекспиризации; «Твой Гуттен, по-моему, уж слишком представляет одно «воодушевление»; это скучно. Разве он не был в то же время умницей, отчаянным остряком и разве ты, стало быть, не поступил с ним крайне несправедливо»; «меня шокируют слова «сочла я это правом» (т. е. счастье) и доказывается, почему нельзя было вкладывать в уста (героини такие слова, и т. д. и т. д.

Энгельс так же, как и Маркс, уделяет большое внимание формальной стороне драмы: «Останавливаясь сначала на формальной стороне, отмечу, что я был весьма приятно поражен искусной завязкой и насквозь драматическим характером пьесы»; «в области версификации вы... позволили себе некоторые вольности». Замечания о чересчур длинных монологах, во время которых один из актеров играет, «а остальным приходится дважды и трижды исчерпывать свою мимику, чтобы не стоять простыми статистами» и т. д. и т. д.

Посмотрите энгельсовскую критику немецких поэтов «истинных социалистов». Последние давали достаточно пищи для критики идейной стороны их поэзии. Но Энгельс дает также жестокую и беспощадную критику их образов, сюжета, языка.

Такое внимание классиков марксизма к формальной стороне художественных произведений, конечно, не случайно. Это объясняется тем, что с точки зрения марксизма форма имеет существенное значение, что рассмотрение одного содержания без анализа формы, в которой содержание получает свое осуществление, является односторонней, не правомерной критикой.

Наша критика в большинстве своем, за исключением незначительной части, не занимаясь вопросами формы, не понимает, что она допускает этим грубейшую теоретическую ошибку.

В этой ошибке надо всей критике и каждому критику в отдельности честно признаться.

В самом деле, как могло случиться, что на протяжении долгого периода выходили крупнейшие произведения, имеющие бесспорно огромное значение, но вместе с тем имеющие много формальных недостатков и изъянов, и почти никто из критиков не обратил на эти недостатки внимания? Ведь факт, что никто из критиков Панферова не указал ему на язык его «Брусков».

Ведь факт, что внимательная критика найдет не мало примеров засорения языка и у Шолохова, и у Гладкова, и у Ставского, и у многих других наших почтенных писателей.

И несомненным фактом является то, что во многих и многих критических статьях, при самом внимательном чтении, вы не найдете ни одного указания о языке автора, почти ничего о композиции, о сюжете и т. п.

В некоторой части нашей критики завелся дурной стиль, который почему-то называют «стилем Белинского».

Стиль Белинского, как известно, замечателен широким историческим подходом к исследуемому предмету, глубоким и всесторонним анализом связей критикуемого писателя с окружающими его условиями, короче, стиль Белинского насквозь публицистичен в лучшем смысле этого слова. Но не только этими свойствами характерен стиль Белинского. Белинский никогда не проходил мимо формальных достоинств и недостатков произведения и всегда давал самый тщательный разбор этой стороны художественных книг.

Белинский прекрасно понимал, что критик не может и не должен ограничиться разбором идеи произведения: «кроме мышления, писал он, нужна еще для критика сила фантазии, которой бы он мог провести по образам разбираемого им художественного создания, оторванную от него идею, снова потерять ее в форме и видеть самому и показать ее другим в ее органическом единстве с формой, в этих светлых, игривых переливах жизни, которая сквозит в форме, как луч солнца в граненом хрустале». Очень не плохо делают те критики, которые хотят «по-Белинскому» критиковать, но беда в том, что их подражательство ничего общего не имеет с подлинным стилем Белинского. Их отдаленное сходство с этим последним ограничивается широким, а иногда чересчур широким подходом с привлечением исторического материала, причем часто невпопад. В их статьях много пафоса, потуги на высокий стиль, но очень мало деловитости, тщательного анализа. Это критика удалая, разухабистая, на широкую ногу, с «высокой» точки, с которой действительное произведение еле-еле заметно — видны только такие его свойства, как «историчность», «бессмертие», «вечность», «глубина» и прочие признаки сверхгениальности.

Таким образом недооценка необходимости тщательного критического анализа художественной формы, особенно языка произведений, несомненно является огромным упущением и ошибкой критики.

Ошибки критики шли, во-вторых, по линии перехваливанья некоторых произведений, по линии снижения ответственности за даваемые оценки.

Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля и указания партии о бережном отношении к писателю, направленные против рапповской критики, были многими критиками восприняты по недоразумению, как директива не критиковать, «не трогать» писателя. И вместо того, чтобы рапповскую критику, ориентировавшуюся не столько на существо произведений, сколько на интересы групповой борьбы, заменить критикой правильной, добросовестной, деловитой, критикой творчества писателя по существу, — а именно такие принципы критики вытекают из постановления ЦК — часть критики пошла по линии перехваливания, безответственных оценок, решила не портить добрососедских отношений с писателем, в простоте своей думая, что этим она приносит общественную пользу. Конечно, немалую роль здесь сыграли и остатки групповщины, личные симпатии критиков.

В результате такого отношения к произведениям эти критики фактически превращались в простых апологетов своих писателей: они широко и громко анонсировали их новые произведения, расписывали их красивыми красками, украшали их всякими сверкающими побрякушками (в чем они абсолютно не нуждались), совершенно не заботясь об интересах читателей, а также и писателя.

Нет сомнения, что сейчас найдутся и уже находятся критики и писатели, которые после «кампании» против перехваливания начнут переругивать писателя, малевать все серой краской.

Образцы такого «малевания» дали уже А. Толстой, заявивший фактически об отсутствии у нас литературы, Шолохов, который почему-то пишет о «разоблаченном» (?!) Панферове и др. Находятся уже готовые ко всяким услугам «смельчаки», которые, сделав умную физиономию, вопрошают: «а был ли мальчик-то?», а есть ли у нас советская литература? а является ли вообще Панферов писателем? а нельзя ли поставить вопрос о передвижке Шолохова куда-нибудь назад, в десятый — двенадцатый ряд? и т. д. и т. п.

Есть люди, которые вчера неимоверно перехваливали Панферова, а сегодня «изничтожают» его, стирают с лица земли писательской. Нужно хорошо присмотреться к таким «критикам», они делают очень вредное дело. Это не советские критики, а приспособленцы, «конъюнктурщики», меньше всего заботящиеся о развитии литературы и больше всего о том, как бы с их «критической личностью» ничего не вышло.

Эти «критики» не понимают, что резкая и справедливая критика недостатков произведений Панферова никак и ни в какой мере не означает, что Панферов перестал быть писателем. Панферов по-прежнему остается в первых рядах советских писателей, и по-прежнему является крупным и талантливым писателем.

Говоря об ошибках критики, мы отнюдь не думаем перекладывать вину за них на объективные причины. А ведь уже находятся «умники», которые утешаются такого рода рассуждениями: «конечно, все это недостатки критики, хотя (!) они и являются признаками нашего роста (!!). Мы их сами, правда, не заметили, нам на эти ошибки указал Горький, но на то Горький и великий мастер, чтобы руководить и указывать. Мы же не при чем». Конечно, Горькому дано видеть больше, чем нам, молодым критикам и писателям, но что из этого следует?

Объясняются ли ошибки критиков тем, что они молоды, т. е. объективной причиной, или тем, что они допустили ошибку, забыв свою прямую обязанность тщательно следить за художественным ростом и формальными недостатками писателя, забыв свою прямую обязанность быть чрезвычайно осторожными в даваемых ими оценках.

Критик, не желающий говорить неправду, должен прямо говорить об ошибках критики. Рассуждениями, образец которых мы выше привели, можно оправдать любую ошибку, обосновать самотек, безответственность критика, вредное самоуспокоение. Мы ни в коей мере не собираемся снимать вину и с нашего журнала, не давшего в помещенной статье о «Брусках» настоящего критического анализа, с разбором формальных недостатков этого произведения. Это несомненно ошибка журнала. То, что в журнале из номера в номер, в фельетонах и обзорах «Дотошного читателя» давалась резкая критика формальных недостатков, особенно языковых нелепостей в произведениях Бахметьева, Вишневского, Нитобурга, Никифорова, Евдокимова, Гроссмана, А. Толстого, Шарова, Гора, Лебеденко, Лавренева, Зозули, Москвина, Левмана и многих других; то, что журнал с самого первого номера в своей программной передовой правильно ориентировал критику, обращая внимание на необходимость анализа формы, — все это ни в коей мере не снимает с журнала ответственности за допущенные критикой ошибки. Однако дело меньше всего заключается в том, чтобы критика признала свои ошибки, и больше всего в том, чтобы вскрыть ошибки, преодолеть и в дальнейшем не допускать их.

Наша литература находится на подъеме, большие успехи, как показал недавно состоявшийся III пленум Оргкомитета, имеет литература народов СССР, ширится массовое литературное движение. При этом понятно, насколько возрастает ответственность критики, какую большую и серьезную работу (нужно ей проделать, чтобы выполнить предназначенную ей роль руководителя художественной литературы СССР. Каковы конкретные задачи, вытекающие из анализа ошибок, допущенных критикой?

Прежде всего, критика должна уделять серьезное внимание критическому анализу художественной формы произведений. Мы по-прежнему стоим за высокоидейную публицистическую критику. По-прежнему центральной задачей всей критики и каждого критика в отдельности является борьба за произведения, правильно отражающие социалистическую действительность, глубокие по i своему идейному содержанию, борьба против враждебных нам течений. Но сейчас совершенно очевидно, что не может быть подлинного руководства литературой, не может быть настоящей помощи писателю, если критика будет равнодушно проходить мимо формально-художественных сторон писательского творчества.

Наряду с анализом идеи, содержания произведения рассмотрение композиции, сюжета, языка, каждого образа, приемов, всех тех элементов, которые составляют форму произведения, должно стать неотъемлемой задачей каждого критика.

Однако здесь меньше всего можно обойтись одними лишь указаниями и убеждениями критиков о необходимости такой работы.

Нужна целая система реальных мер, которые должны осуществить редакции журналов. Мы, например, до сих пор не могли дать сколько-нибудь серьезной теоретической работы о содержании и форме в художественном творчестве. Между тем, нет сомнения, что помимо всего, отсутствие в критических статьях подробного анализа формы объяснялось непониманием многими критиками и рецензентами значения формы. Сейчас такую работу необходимо проделать.

Большую воспитательную и организаторскую работу может и должна проделать редакция каждого журнала, имеющего критические и библиографические отделы. Редакции должны создать нетерпимую обстановку для критика или рецензента, ограничивающихся в своих статьях анализом и оценкой одного содержания. Нужно требовать от критика умения сочетать постановку больших идейных вопросов с тщательным и кропотливым анализом языка, образов и всех деталей произведения.

У нас почему-то не практикуются специальные статьи, рассматривающие формальные достоинства и недостатки произведения. Не обязательно, например, о «Брусках», «Поднятой целине» и проч. писать статьи, в которых должно быть сказано все. Эти произведения, да и другие по своим огромным достоинствам, а также недостаткам заслуживают того, чтобы о них много писали, чтобы им были посвящены статьи со специальным разбором, напр. языка, композиции, сюжета.

Огромное серьезное внимание форме произведения — такова первая большая задача критики.

Отдельно следует выделить вопрос о задачах литературоведения и критики в области языка, не только потому, что язык составляет один из важнейших элементов художественной формы, но и потому, что здесь больше всего было допущено ошибок.

Вопрос о языке поставлен остро, он прочно записан в повестку дня нашей работы. И это хорошо. Но это только первый шаг. Нельзя ограничиться только тем, что мы заявляем писателю: пиши хорошим, литературным языком.

Нужна большая научно-исследовательская работа о языке, во-первых, потому, что ряд вопросов, связанных с языком в художественном произведении, еще не ясен, не разработан, и, во-вторых, потому, что имеется реальная опасность перегибов, обеднения языка под флагом борьбы за «чистый» язык.

Уже есть факты, свидетельствующие о том, что некоторые ретивые редакторы, работающие не по принципу серьезного, вдумчивого осмысливания задачи, а по принципу «чего изволите», готовые за, одну минуту решить любую проблему, обескровливают художественный язык, вычеркивают всякое незнакомое им слово и переводят художественный язык на язык тезисов и циркуляров.

Нужно сразу же предупредить этих «услужливых медведей» и всех их возможных последователей, что они за свою «работу» получат крепко по рукам.

В области языка стоит например такая проблема, как вопрос о соотношении народной речи и литературного языка.

Ведь вряд ли найдутся охотники утверждать, что художник должен игнорировать в своем произведении народную речь, что его герои должны разговаривать на «среднем» литературном языке. Очевидно, что язык крестьянина, напр., должен как-то отличаться в произведении от языка рабочего, а язык рабочего от речи живописца, а речь этого последнего от речи политического деятеля. В противном случае получится суздальская мазня, а не художественное произведение. Методы, которыми решают эту задачу некоторые наши писатели, напр. Панферов, методы фотографирования языка, с сохранением всех особенностей речи, искажений, провинциализмов и пр., не являются правильным решением вопроса. Это совершенно ясно после выступления А. М. Горького. Но из выступления Горького никак не вытекает, как это некоторые думают, нивеллировка поэтического языка, уничтожение в произведении речевых особенностей людей различных прослоек. И вот здесь критика и литературоведение должны притти на помощь писателю целой серией статей о языке классиков, о принципах передачи и сохранения колорита речи в произведениях крупных писателей, у Толстого, Достоевского, Лескова, Гоголя, Успенского, Горького и др.

Кроме этого большой интерес представляет разработка вопросов об эволюции языка, о зависимости языка от социально-экономических изменений в обществе, о языке в эпохи революций, о влиянии нашей революции на народную речь, о новых словах, их происхождении и т. д. и т. п.

Мы против метафизических представлений о языке, против представлений, отрицающих развитие языка, зависимость его от изменяющихся социально-экономических отношений. Язык, как и вся культура, не изолирован китайской стеной от общих социально-экономических процессов. История развития и эволюции языка достаточно убедительными фактами подтверждает это элементарное положение.

Статьи А. М. Горького направлены против засорения и искажения языка, но не против здорового, правильного и полезного новаторства, вызываемого всем ходом развития социалистической революции.

Теоретическая разработка вопросов языка — такова вторая задача литературоведов и критиков.

Третья задача критики вытекает из допущенных ею перегибов в оценках произведений. Эти перегибы объясняются тем, что критика забыла об ответственности за даваемые ею оценки. Но было бы ошибочно думать, что только в этом причина неправильных оценок. Причина несомненно также еще и в том, что наша критика мало искушена в вопросах художественной формы. В этих вопросах очень часто критик смотрит на писателя снизу вверх, во всем, что касается формальных принципов его произведения, он ему доверяет. Мы, разумеется, говорим, не о всей критике, но о значительной ее части. Именно поэтому критику часто лихорадит и бросает из стороны в сторону, от перехваливания к переругиванию и наоборот.

Можно сказать, не боясь преувеличений, что у многих критиков недостаточно развит художественный, эстетический вкус. Но в этом ничего позорного нет. Критика наша так же молода, как и литература. Художественный же вкус с неба не падает, он развивается посредством настойчивой работы над собой.

Упорная литературная учеба, изучение вопросов художественной формы, дальнейшее изучение марксизма-ленинизма — такова третья большая задача Критики.

И, наконец, последняя задача — развертывание широкой теоретической дискуссии. Мы неоднократно отмечали, что у нас слабо развернуты споры, что у нас нет настоящей, полезной, творческой дискуссии. Господствует ничем не оправданный штиль. Последние опоры о языке несколько встряхнули писателей и критиков. Задача заключается в том, чтобы поставить в центр творческих споров конкретные художественные произведениями большие теоретические проблемы.

Мы с достаточной полнотой изложили ошибки критики и их причины. Но анализ этих причин будет не полон, если не спуститься на некоторые сугубо-эмпирические основания. Мы имеем в виду чрезмерную загруженность критиков, особенно лучшей части, и необходимость улучшения их материальных условий. Мы небрежно относимся и иногда бесполезно растрачиваем силы небольшой группы критиков, выносящих на своих плечах основную работу критики. Трудно найти критика, который не имел бы десяти обязанностей, не служил в нескольких местах и который не был буквально загнан своими многочисленными обязанностями. В результате критики не растут, не имеют возможности подобно писателю изучать действительность, отдаться серьезно своей критической работе. Оргкомитет должен серьезно поставить эти вопросы и помочь критике. Иначе все разговоры о критике, об отставании критики и т. п. повиснут в воздухе.

Недавно закончил свои работы III пленум Оргкомитета. Пленум поставил вопросы качества художественной литературы и самокритики. Вопросы эти имеют колоссальное значение. Вопросы о качестве и самокритике не изолированы друг от друга. Ослабление внимания к вопросам качества, которые мы имели за последнее время, было возможно, помимо всего, благодаря слабо развернутой самокритике в писательской организации. И об этом нужно прямо и во весь голос сказать. Ничего не может быть вреднее для дела литературы, как отсутствие широко развернутой самокритики. Партия все время, со всей настойчивостью указывала и указывает на необходимость широкой критики и самокритики. Можем ли мы сказать, что в литературной организации в сколько-нибудь достаточной мере осуществляется эта важнейшая директива партии? Разумеется, нет. У многих из нас, писателей, критиков, руководителей, не хватает мужества признать свои ошибки и недостатки, а ведь в этом условие исправления ошибок и улучшения работы. Ведь факт, что абсолютно верные статьи Горького не всеми были сразу признаны, что недостаточно было заострено внимание на этих статьях и на пленуме Оргкомитета. Развертывание самокритики — необходимейшая и первостепенная задача. Оргкомитет должен со всей остротой поставить вопрос перед всеми писательскими организациями Союза.

Алексей Максимович Горький своими статьями дал великолепный урок всей нашей литературе, всем писателям и критикам.

Задачи литературы и критики совершенно ясны. Выполнение их зависит только от нас, от всех работающих на литературном фронте.

Особо нужно подчеркнуть, что величайшие обязанности и ответственность ложатся на коммунистов-литераторов. Коммунисты и под их руководством вся писательская организация выйдут с честью на трибуну всесоюзного съезда при одном условии. Это условие: окончательное уничтожение всякой групповщины и установление полного единства по всем принципиальным вопросам. Коммунисты-литераторы в первую голову будут отвечать перед партией за работу и поэтому они должны возглавить и борьбу со всякими рецидивами групповщины.

Мы имеем такого руководителя, как А. М. Горький, заслуженно пользующегося любовью всей страны, доказавшего еще и еще раз своими статьями о языке, что это руководство является единственно правильным и верным, что с таким руководством наша литература достигнет все больших и больших успехов.

У нас есть единый организующий и руководящий центр — Оргкомитет писателей, которому предстоит за немногие оставшиеся до съезда месяцы проделать огромную работу, поднять ее на высшую ступень, развернуть творческую дискуссию.

Задача состоит в том, чтобы теснее сплотиться вокруг Оргкомитета и его руководителя, А. М. Горького, и с большевистской энергией: приняться за осуществление больших и трудных задач.