Экзотика обреченности[1]
В. Гурвич
Леонард Франк — экспрессионист. Он не приемлет действительности вовсе или приемлет ее лишь условно. От житейской правды он бежит в мир фантастических вымыслов, уводя туда своих героев, обездоленных жизнью, лишних людей.
Экспрессионисты проникнуты жалостью, состраданием ко всем страдающим, вообще ко всем жертвам социальных противоречий, но понятие классовой борьбы и представление о пролетариате, несущем избавление обществу, им совершенно чуждо.
Экспрессионисты ненавидят войну, но только потому, что они настроены пацифистски и верят в мирные пути морального возрождения заблудшего человечества. Они относятся с отвращением к буржуазии, но вовсе не потому, что видят в ней эксплуататора, собственника орудий производства, которые должны быть общественной собственностью, а потому они вообще презирают мещанство, ограниченность, его самодовольную тупость.
Экспрессионизм — прекрасное средство отвлечь читателя от классовой борьбы, перенести его в мир расплывчатой созерцательности, отравить его ум пустыми софизмами, парализовать волю к деятельности бесплодной рефлексией.
Таковы все произведения Франка.
Уже в одном из первых своих романов „Человек добр“ (1923) он силится излечить мир о г кошмаров военной бойни панацеей общечеловеческой любви и проповедью непротивления.
В другом романе „Буржуа“ (1924) он разоблачает буржуазную молодежь, вскрывая нравственную неустойчивость и пошлость разбогатевших от войны выскочек.
Такую же недейственную попытку протеста против гнетущей действительности являет собой „Оксенфуртский мужской квартет“ (1927). Четырем несчастным, лишенным пристанища и работы, нет места в обществе — такова идея последнего произведения.
Теми же излюбленными мотивами и настроениями проникнут и новый роман Франка „Из трех миллионов трое“. Роман может служить прекрасной иллюстрацией к характеристике экспрессионистов, данной одним из его теоретиков — Куртом Пинесом: „Окружающую действительность начали превращать в недействительность, через явление добираться до сущности, в духовном натиске схватывать и уничтожать врага. И прежде всего пытались с ироническим превосходством отбиваться от окружающего мира, превращать его явления в гротескный кавардак...“ (Приведено у Г. Лукача — „Величие и падении экспрессионизма“, „Литературный критик“, № 2, 1933 г.). И в самом деле: печальный мир, тяжелая действительность, безвыходные будни голода, безработице. истощения, болезней и смерти волшебными, чудодейственными манипуляциями автора претворяются на наших глазах в красочную фантастику, местами переходящую в „гротескный кавардак“.
Трое безработных, несчастных, сбитых с пути людей должны схематически изображать собой, по очевидному замыслу нашего кудесника, всю великую армию безработных. Это вовсе не конкретные жизненные типы, а собирательные персонажи, наделенные для пущей убедительности нарицательными именами: Писец, Портной, Рабочий. Зато каждый из них снабжен телесным изъяном, назначение которого символически подчеркнуть их отщепенство: у Писца не хватает двух передних зубов, Портной хромает, а у Рабочего даже стеклянный глаз. Это те, которых капиталистический город, сдавленный железными тисками кризиса, миллионами выбрасывает на большую дорогу, превращая в бродяг, питающихся случайно перепавшей редиской, объедками, брошенными из милости. Этих троих, долженствующих олицетворять всю безработную массу в целом — и выбитую из колеи интеллигенцию, и в конец опустившегося ремесленника, и безработного пролетария — Франк заставляет выражаться языком деклассированных интеллигентов и витать в области беспочвенных фантазий. Они резонерствуют без конца, предаются всевозможным несбыточным надеждам, проектируют изобрести „климатическую машину“, настолько регулирующую стихии, что на северном полюсе могут цвести апельсинные рощи.
В сущности, это какие-то странствующие философы. Их речь пересыпана шуточками, острословием, горькой иронией, парадоксами, не совсем обычными в устах портных и рабочих. Им и в голову не приходит мысль о борьбе, об объединении с другими обездоленными, о действенном реальном выходе из ужасающего положения.
Тем неожиданнее и искусственнее переход от такого прозябания к яркой и богатой приключениями жизни. Для фантазии автора нет ничего неосуществимого. Стофунтовая бумажка, полученная Писцом от богатого англичанина в награду за остроумную шутку, переносит троих наших героев за океан в Америку. Если их скитания по Германии не лишены известного couleur locale и носят на себе хотя бы некоторый отпечаток действительности, то уже путешествие по Америке, а лотом по Франции и Италии — сплошное нагромождение малоправдоподобных событий. Они попадают в Парагвай, и Парагвай оказывается совершенно необыкновенной страной, причудливо размалеванной, полной сказочных преувеличений: чудовищное половодье, плывущие бычьи туши, зачем-то лопающиеся с треском от жары, полуразвалившийся дом, где герои наши беззаботно проводят время в обществе двух сестер-метисок, забавляющих их экзотическими танцами. Вот они в другой южноамериканской республике. Здесь к их услугам вспыхивает восстание, поданное автором в тонах буффонады, Писец и Стеклянный Глаз (Портной уже успел умереть от какой-то тропической болезни) ввязываются в эту опереточную борьбу, но по незнанию, видите ли, языка оказываются не с восставшими, как они хотели, а на стороне правительства.
С возвращением путешественников в Германию отпадает вся мишура фантастических прикрас и ложного пафоса. Описание их жалкой бродяжнической жизни на родине уже ближе к трезвой действительности. Холодной зимой 1930 года они безуспешно шатаются по улицам Берлина, поют по дворам чувствительные песни, подбирая кидаемые им изредка жалкие гроши. Они опускаются все ниже, ночуют в мусорных ямах, доходят до нищенства, до полного отчаяния, до мысли о самоубийстве. Их приход в родную деревню исполнен печали. Здесь еще оголеннее всеобщая нищета, еще навязчивее разговоры о самоубийстве, еще ужаснее „ледяное поколение двадцатилетних, которым вообще еще никогда не приходилось работать“.
Таков безнадежно-мрачный конец книги, совершенно не гармонирующий с причудливой пестротой их заграничных приключений. Теперь уж Писец и Стеклянный Глаз всего лишь жалкие калеки. Они на грани гибели, и лишь чувство дружбы и взаимной привязанности соединяет их и служит последней приверженностью к жизни.
Эти безработные искусственно изолированы, они вырваны произволом писателя из окружения классовой борьбы; проблема безработицы, кризиса, распада капиталистического мира заслоняется пустым резонерством, паутиной личных переживаний, искусственной нескладицей внешних событий. Леонард Франк не в состоянии по-иному взглянуть, дать иную оценку неприглядной действительности. Он принадлежит к той группе мелкобуржуазных интеллигентов, которые поняли, что капитализм гибнет, но за этой гибелью они не видят никакого просвета и относятся к ней с фатализмом обреченных, убегая иногда от нее в мир сказочных небылиц.
Леонард Франк. Из трех миллионов трое. Пер. с нем. Валентина Стенича. ГИХЛ. 1933. Тир. 5 200. Цена 2 руб. ↩︎